22 ноября 1938 г.

[г. Киев]

В свете последних событий у нас в Наркомате я неоднократно звонил в ЦК, но работник ЦК КП(б)У ЛЫШАРЬ усилено добивается зачем, почему или отвечает, что руководства нет.

Не знаю, чем вызваны такие ответы, я все же решил написать и добиться у Вас приема, так как теперь ясно видно, что УСПЕНСКИМ нахально спекулировал именем Политбюро и Вашим [,] Никита Сергеевич, как на оперативных совещаниях, так и на докладах у него, которые обычно кончались угрозами ареста, садизмом и издевательством.

Хочу начать с себя, с моих первых встреч с УСПЕНСКИМ.

В июне сего года 7[-е] отделение 0[собого]0[отдела] КОВО было переформировано в 6[-й] Отдел УТБ НКВД УССР, с начальника 7[-го] отделения я был назначен Исполняющим] 0[бязаности] Нач. 6[-го] Отдела.

Через 10-15 дней, после сформирования 6[-го] Отдела, я был вызван через тов. БРИЛЯ[1] (сейчас в Ленинграде) к УСПЕНСКОМУ.

Не успел я перейти порог, как он набросился на меня с криком: «вы еврей, почему скрываетесь, как вас правильно звать?» На мой ответ, что для меня непонятен вопрос, мой отец украинец, мать русская, УСПЕНСКИИЦ рассвирепев^] выставил меня из кабинета.

При этом присутствовал тов. БРИЛЬ, который, когда вышли, уговаривал меня сознаться в том, что я, якобы, скрываю еврейское происхождение.

Через две недели ко мне в Киев приехал мой отец, 75 лет, колхозник, из местечка] Кодыма, узнать, что я натворил, так как его неоднократно спрашивают, где я родился и т. п.   

Думал, что после этого история с моей национальностью закончена. Захожу однажды в кабинет к УСПЕНСКОМУ с докладом[,] и не доложил ему требуемых показаний, [ибо] он на меня напал, оскорбляя самыми похабными словами и в заключение говорит: «вы ерусалимец[2]"[,] вашу мать, когда она работала сиделкой в больнице, еврей и т. п., сгруппировали вокруг себя ерусалимцев и думаете меня отвести [от должности]» и еще целый ряд диких садистских выражений. 

Ходил я сам не свой, ожидая своей участи[,] 3 или 5 октября у него в кабинете, в присутствии ЕГОРОВА[3] и КАЛЮЖНОГО[4], он снова напал на меня с моей матерью и моей еврейской национальностью. КАЛЮЖНОМУ видимо эго пред[о]ставило удовольствие, он тут же обращается ко мне и говорит: «а ты наркому сознайся».

Эти три, если так можно выразиться, случая, не считая целого ряда напоминаний об этом, отложили во мне большой осадок. Как [этот] человек, у которого с языка не сходило [слово] политбюро, мы решили, я[,] посоветовавшись и т. п. [,] делает такие вещи[,] я себе не представлял и ходил, как убитый, окружающие, семья и товарищи не знали, что со мной делается.

Теперь хочу остановится на отдельных фактах и делах, с которыми мне лично пришлось столкнуться.

В Москву был вызван и арестован б[ывший] Начальник Главмилиции КЛОЧКОВ[5]. Что из себя представляет КЛОЧКОВ[,] я остановлюсь ниже.

Из 6[-го] Отдела НКВД СССР была получена телеграмма произвести обыск [на квартире Клочкова]. УСПЕНСКИМ вызывает меня и говорит: «произведите обыск, сами не ходите, с вами пойдет КОЛЕСОВ»[6].

Меня уже при выходе ждал КОЛЕСОВ, с которым я отправился на обыск. Туда же, через некоторое время пришел ЯХОНТОВ[7], который отозвал КОЛЕСОВА в сторону, о чем-то переговорил, вышел и снова зашел.

В процессе обыска мною была обнаружена телеграмма УСПЕНСКОГО на имя КЛОЧКОВА, в которой он поздравляет его с новым годом или чекистским] праздником. Эту телеграмму у меня ЯХОНТОВ немедленно забрал и ушел.

На квартире [Клочкова] делал обыск Начальник Отделения тов. ГАЛЬЧЕНК0[8] (мобилизованный ЦК КП(б)У), который обнаружил при обыске ряд ценностей, в том числе сберкнижку на несколько тысяч рублей[9].

Докладываю Наркому и он приказывает ничего не брать.

После этого начинаются ежедневные почти, требования звонить тов. МОРОЗОВУ[10] (нач. 6[-го] Отдела НКВД СССР), интересоваться делом КЛОЧКОВА.

Возвратившись из сессии Верховного совета Союза ССР, УСПЕНСКИЙ, в моем присутствии и, если не ошибаюсь[,] тов. ШАРАБУРИНА[11], разошелся угрозами по адресу следователя ЧЕРНОВА, который ведет дело КЛОЧКОВА в Москве, заявил так: «враг КЛОЧКОВ или нет, я сомневаюсь, но этот Одесский еврей ЧЕРНОВ должен допрашиваться КЛОЧКОВЫМ, я его уже проверил».

Не знаю, что сейчас с Черновым[12], но УСПЕНСКИЙ со своей кампанией мог на него возвести все, что только хотел.

После ареста КЛОЧКОВА, УСПЕНСКИЙ дал указание тов. ШАРАБУРИНУ[,] предварительно поругав его и запугал, что на него у УСПЕНСКОГО есть материалы, компрометирующие ШАРАБУРИНА, чтобы он не разрешал открывать прений по вопросу исключения из партии КЛОЧКОВА.

УСПЕНСКИЙ дал установку записать: «КЛОЧКОВА исключить в связи с

Тов. ШАРАБУРИНУ не удалось остановить правильную активность массы, развернулись выступления, за которые ШАРАБУРИНУ не поздоровилось и, после собрания, пару десятков работников милиции были уволены и переведены Успенским.

Милицейский аппарат был им разогнан и фактически милиции не существовало. Особенно это было чувствительно в центре и обл[астных] центрах.

В августе месяце в Москве было совещание политработников милиции, на котором присутствовало ряд работников милицейского аппарата Украины.

На этом совещании выступил б[ывший] Начальник политотдела милиции ГЕРШКОВ[13], который заявил, что милиция работает скверно, что УСПЕНСКИИ разогнал милицейский аппарат[,] и обратил внимание Комдива ЧЕРНЫШЕВА на то, что КЛОЧКОВ на Украину привезен УСПЕНСКИМ, и он хотел пойти в ЦК, так как тов. ТАЛАЛАЕВ заявил в Москве, что УСПЕНСКИЙ сын попа и ему вообще верить нельзя. Этим заявлением я был ошеломлен.

После некоторых колебаний идти или не идти докладывать, я в присутствии ЯРАЛЯНЦА[14] доложил об этом УСПЕНСКОМУ.

Я[,] во-первых[,] был поруган до основания и мне был поставлен вопрос[:] у вас сомнение в чл[ене] Политбюро, вы с ним, что, договорились[?]

Все мои доводы, что я ни в чем не сомневаюсь, были покрыты руганью, и мне приказано ГЕРШКОВА арестовать, как заговорщика и допрашивать, с какими он целями шел к тов. БУРМИСТЕНКО[15] (шел вопрос о терроре) и, в 9 часов вечера доложить его показания, для отправки в ЦК.

В 10 часов вечера я был ЗАХАРОВЫМ вызван к Наркому, показаний не было, так как ГЕРШКОВ их не дал. Не успел я проговорить, что ГЕРШКОВ показания не дает, как УСПЕНСКИЙ набросился на меня с криками[:] «Вы заговорщик против членов политбюро, окружили себя бандой «ерусалимцев» и думаете меня прорабатывать ит. и.».    .

Тут же он заявил, что идет со мной допрашивать ГЕРШКОВА. Я думал, что нарком сядет и толково с ним поговорит и освободит, но не [тут-]то было.

УСПЕНСКИЙ зашел в кабинет, ни слова не говоря, бросил ГЕРШКОВА на диван и стал избивать, я стою возле дивана, оборачивается УСПЕНСКИЙ ко мне, подходит вплотную и кричит: «халуй, еврейский заговорщик» и всякая другая отборная ругань и в конце заявляет, что я арестован и ушел с комнаты. Это же происходило на глазах арестованного ГЕРШКОВА.

Через два часа он снова зашел в комнату ко мне с ГРЕЧУХИНЫМ[16] и ЯРАЛЯНЦЕМ, которые[,] поругав ГЕРШКОВА, вышли[,] и я снова был вызван УСПЕНСКИМ.

Снова мат, угрозы, вопросы - доверяю ли Политбюро и т. п., в результате заявляет: «утром, после выходного дня, доложите показания для доклада в ЦК, не будут показания, я с вас шкуру спущу».

Утром, после выходного, требуемых показаний не было, так как ГЕРШКОВ дал не то, что в полной мере требовал УСПЕНСКИЙ, не было террора, связей [с заговорщиками] и проч.

В этот же день было арестовано еще два работника милиции - Секретарь Партбюро и б[ывший] Заместитель] Нач[альника] п[ожарной] и[нспекции].

После их ареста, к вечеру вызвал меня УСПЕНСКИЙ и предложил дела сдать ЯРАЛЯНЦУ, так как он не верит 6[-му] Отделу и у него, по отношению меня, есть сомнения.

Прежде чем перейти к оригиналу этого дела, я хочу сказать, что с момента ареста ГЕРШКОВА, за два дня была масса [милиционеров] уволена и переведена из Киева. Вся агентура была разогнана и названа предательской.

Все комбинации по переводу [кадров] были изъяты из милиции и переданы [в УГБ НКВД] ЯХОНТОВУ и КРУТОВУ[17], которые в 2-3 дня расправились [с милиционерами, потерявшими доверие].

Через 5—7 дней, после [ареста] ГЕРШКОВА, с должности Нач. 6[-го] Отдела я был снят. Снятие мое произошло так: он[18] потребовал составить доклады тов. ЕЖОВУ, ЧЕРНЫШЕВУ и МАРКОВУ о чистке милиции от а[нтисоветско-го] и шпионского элемента. Записку я составил на основе имеющихся материалов и цифр. 

УСПЕНСКИМ прочитал, все сложил и говорит[:] «у нас в отношении вас есть сомнения и мы решили вас освободить от работы Нач. 6[-го] Отдела. Куда вас направить?».

Я отвечаю: «В Отдел Кадров Союза».

Звонит сейчас же КОБЫЗЕВУ[19] и говорит: «я посылаю ГРАБАРЯ», а мне говорит: «поезжайте Помощником] Нач[альника] 00 в Харьков» и не успел я дойти до Отдела, как меня уже ждал тов. ШЕВЧЕНКО[20] для принятия дел.

В результате я был назначен И.О. Нач. 00 7[-го] стр. корпуса г. Днепропетровска. Боясь репрессий с его стороны, я не возражал, оформлял свой отъезд в 00 7[-го] с[трелкового] к[орпуса].

Дело ГЕРШКОВА и других, на сколько мне было известно, ЯРАЛЯНЦЕМ закончено в 3—4 дня и направленно в Москву на утверждение военной коллегии.

Люди эти еще не осуждены, [их] дело не отвечает действительности.

Дело ПЕТЕРСК-ЗДЕБСКОГО[,] б[ывшего] Нач. УНКВД по Полтавской области[21]. Этого человека ДАЛЬСКИЙ и компания сделали инвалидом, все данные по его делу сплошной вымысел. Я достал его архивное дело, где ясно сказано, что он русский[,] не поляк, нашел его мать в Киеве. УСПЕНСКИЙ освободить запретил, когда я сдавал [дела, мы] вместе с ШЕВЧЕНКО ставили вопрос об освобождении, то УСПЕНСКИЙ сказал: «бейте его, а выпускать не будем[,] дело шлите на ВК».   

Дело ПЕТЕРСК оттянули[22], он еще в тюрьме. Дело ЕРЕМЕНКО[23][,] б[ывшего] Начальника Житомирской милиции. Арестован он особой группой УСПЕНСКОГО по требованиям ВЯТКИНА84 (это видно из материалов дела). Человека сделали инвалидом. В августе месяце я послал Начальника Отделения т. БУКАРЕНКО[24] в Житомир проверить одно косвенное показание на ЕРЕМЕНКО, кажется ЛУЧЕЗАРСКОГО (участник всех существовавших антисоветских формирований).

Тов. БУКАРЕНКО доложил, что материалов, изобличающих ЕРЕМЕНКО[,] в Житомире нет.

УСПЕНСКИЙ меня снова обвинил в заговоре[,] на каком основании я послал работника и было сказано, ЕРЕМЕНКО [необходимо] заставить говорить.

ЕРЕМЕНКО сидит в Лукьяновской тюрьме [г. Киева].

По справкам КЛОЧКОВА, а потом ШАРАБУРИНА, который был терроризирован УСПЕНСКИМ, арестовано значительное количество работников милиции на периферии. Арестовано также много из аппарата милиции ВЯТКИНЫМ, ЖАБРЕВЫМ[25],

Никита Сергеевич! Если милицию чистили от торгашей, сионистов, лиц с родственными связями по закордону, [то] увольнять и очищать аппарат [УГБ] от беляков, связанных с религиозными культами, белогвардейскими формированиями он не давал.

С делом Укркабеля я не знаю, может быть я ошибаюсь, но считаю, что это маневр УСПЕНСКОГО затирать следы.

По этому делу лично вам довожу.   

В 6[-м] Отделе у меня был замом т. КОГАН , выгнал его УСПЕНСКИМ за сводки, которые он принимал по милиции, вскрывающие развал милицейского аппарата усилиями УСПЕНСКОГО.

В период [военных] маневров 29-30 сентября я был задержан УСПЕНСКИМ и послан на Зам. Нач. 00 КОВО, начну с аппарата.

1.    Аппарат укомплектован так, что не обеспечит обслуживание окружных войсковых формирований, не говоря уже о руководстве периферией.

Люди в аппарат подобраны поспешно и не обдумано (ВДОВИЧЕНКО[26], НАКОНЕЧНЫЙ[27], ШЕВЧЕНКО, БАШКИРОВ[28]), это только Начальники отделений.

2.    Неразбериха с руководством 00, что отражается и на аппарат[,] и на 00, на местах.

3.    Следствие находится в исключительно скверном состоянии, до 650 человек, лиц нач[альствующего] состава сидят [арестованные и числятся] за 00. Ряд дел надо прекращать и людей восстанавливать в армии. Три недели просидев в 00, разобравшись с делами, ставлю вопрос об освобождении перед УСПЕНСКИМ. Снова угрозы, переходящие в то, что у меня сомнения в линии[,] проводимой им, как членом ПБЦ характерно то обстоятельство, что он всегда во всех вопросах, как только замнешься или возражаешь, сейчас же заявлял^] «у вас сомнение».

По следствию особого отдела надо разобраться, есть люди, которых надо срочно освобождать как в центре, так и на местах.

Столкнувшись с безобразным фактом преступлений по следствию:

а) отсутствие вещественных] док[азательст]в, орденов и др. ценностей.

б) отсутствие оснований к аресту.

в) подделка протоколов (КОЗАЧУКОМ, МЕЛЬНИКОМ и др.);

г) неубедительность протоколов допроса, в особенности по Киевской области и отказ обвиняемых от своих показаний;

д) массовый отказ [от прежних показаний] на суде.

Просмотрев с прикрепленными товарищами БЫКОВЫМ91, ВОЛОШИНЫМ и РОВИНСКИМ[29] дела, я пошел докладывать УСПЕНСКОМУ.

Выслушав мой доклад, он заявил, я не верю в ваш доклад, ГРЕЧУХИН дела смотрел с прокурором КОПЫЛОВЫМ (о нем ниже), а вы выражаете сомнения вряде дел: 

Видя линию УСПЕНСКОГО и издевательство на оперативном совещании, по отношению меня, я поделился с товарищем ДЬЯКОНОВЫМ[30] и с ним вместе были у УСПЕНСКОГО. 

Покрутил и предложил: «посмотрите, кого надо освободите». Звоню на другой день и прошу разрешения прибыть с делами для освобождения, ответ [Успенского:] «не спешите, я Вам позвоню», так и по сегодня дела лежат.

Ряд неприятностей пережил аппарат, который не мог подобрать материалов на члена Военного Трибунала РУМСКОГО и др., которые снимали с слушания дела[,] в которых были сомнения.

При мне и арестованном Заместителе] Нач. 3[-го] Отдела УСПЕНСКИМ звонил тов. УЛЬМЕРУ[31] и говорил всякие небылицы на [сотрудников] ВТ. В тот же день он угрожал Вами и товарищем] БУРМИСТЕНКО прокурору тов. НОСОВУ. Всего не опишешь.

00 95[-й] с[трелковой] д[ивизии] арестовал по подозрению в шпионаже старшину ТАНАНАЙКО, безобразно провели следствие. Трибунал дело снял. УСПЕНСКИЙ приказал заставить ТАНАНАЙКО давать показания и судить трибуналом. Дело я поручил тов, ВИНОКУРУ[32], который мне доложил, что показания изобличающие не внушают доверия и для убедительности необходимо послать на место проверить ряд моментов, которые внесут ясность в дело.

Командировал человека по месту его работы и на родину. В результате чего изобличающие его материалы были опровергнуты материалами проверки.

Доложил наркому, снова неприятность и [Успенский] предложил его[33] заслушать на областной тройке.

Пришел от Наркома[,] поделился с тов. РОВИНСКИМ, дело на тройку не пустил. ТАНАНАЙКО сидит в тюрьме № 2.

С делом СИДЕЛЬНИКОВА (б[ывший] Начальник 1[-й] части Штаба 3[-й] к[авалерийской]/д[ивизии]).

Арестован он в Изяславе, где дал показания и был переведен в 00 2[-го] к[авалерийского]/к[орпуса]. Из Шепетовки направил в ЦК ВКП(б) заявление, по которому [из Москвы] выехал представитель 00 ГУГБ тов. ОРЕШНИКОВ.

УСПЕНСКИЙ предложил мне направить к нему АНТИПИНА[34] (человек УСПЕНСКОГО, ГРЕЧУХИНА), которого направили с т. ОРЕШНИКОВЫМ в Шепетовку.

Через 3-4 дня вернулся АНТИПИН и докладывая, что СИДЕЛЬНИКОВ провоцировал следствие, дал об этом показания.

В период маневров, арестованный СИДЕЛЬНИКОВ был вызван в 00 КОВО, где на допросе заявил, что показания его вымышленные.

Допрашивая его вместе с Лейтенантом Госбезопасности тов. ЩЕДРО[35], где он снова свои показания не подтвердил, обосновывая отказ вескими аргументами и заявил о необъективном расследовании его заявления тов. АНТИПИНЫМ. С АНТИПИНЫМ я говорил, он отрицает факт необъективного расследования[,] но я ему[,] Никита Сергеевич[,] не верю.

СИДЕЛЬНИКОВ сидит в тюрьме № 2.

Дела пограничников [-] большинство требуют расследования, [причём] в отношении лиц, которые составлял и справки на арест и вели следствие (дела КОЗАКОВА, БАНКА, КИТАЯ, БЫЧКОВСКОГО, ТАРНОВСКОГО, СЕНИНА и др.).

Дело ШМУЛЕРТА, которого арестовал УСПЕНСКИЙ без всякого основания, сидит с 30.09.1938 г. код № 12, в тюрьме № 2.

У УСПЕНСКОГО хватило наглости заявить, что он лично допрашивал ШМУЛЕРТА и он дал показания в турецком шпионаже. Это он заявил тов. КОЛОСУ[36] [,] Секретарю парткома 00 НКВД, заставив его исключить ШМУЛЕРТА из чл. ВКП(б).

Все требования мои и тов. ДЬЯКОНОВА остались безрезультатны, в отношении его освобождения или оформления. Однако 13.11. [1938 г.] тов. ДЬЯКОНОВ предложил на основании полученного приказания УСПЕНСКОГО дело передать Особоуполномоченному.

Был установлен порядок, что дела для проверки проходят из всех аппаратов на командный состав через 00 КОВО.

Из Житомира б[ывший] Нач. У НКВД ВЯТКИН прислал с докладчиком МАНЬКО100 101 (Заместитель] Нач. 3[-го] Отдела) 74 дела, которые были детально просмотрены товарищами РУДЫМ, БЫКОВЫМ и ТУЛЬСКИМ[37]. Из 74 дел 3-4 можно было направлять в судебные инстанции, остальные дела требовали доработок и внесения ясности.

Дела с подробными справками я приказал возвратить УНКВД для дальнейшего ведения следствия.

И в этот же день было созвано оперсовещание у УСПЕНСКОГО, где я доложил, что 74 дела, [которые] якобы, закончены УНКВД, мною возвращены для внесения ясности, так как большинство дел запутаны. УСПЕНСКИЙ меня оборвал и обращается к присутствующим и говорит доподлинно так: «как Вам нравится махер[38], он больше знает Нач[альника] УНКВД, возвратил дела[,] не верю я ему. Вот Вы[,] тов. СЛАВИН[39], ПАВЛЫЧЕВ[40] и еще кто-то третий[,] проверьте, а потом поговорим».

Откровенно скажу, после этого совещания, я уже готовился к аресту.

Не знаю[,] хотя или нехотя[, но] СЛАВИН должен был признать, что решение по делам принято правильно.

Аналогичное положение имело место с делами УНКВД [по г.] Винница, когда ВОРОБЬЕВ прислал людей с 52 делами, которые заявили, что они приехали протолкнуть дела. Из 52 дел 11 только после доработки разрешили передать на Военный Трибунал. Снова скандал.

Какое сейчас состояние этих дел, я не знаю, несмотря на то, что возглавляю с 15.10. с. г. следствие, так как на периферию выезд [Успенским] был запрещен.

Нельзя пройти мимо известного мне рапорта МАНИКОВА[41] и результатов по делу ПРЕССМАНА (хозяйственный] отдел [НКВД]), о которых мне лишь теперь стало известно.

В конце июля или начале августа сего года я ожидал в приемной наркома у УСПЕНСКОГО с докладом.

МАНИКОВА вызвал к себе УСПЕНСКИЙ, я остался сидеть возле стола, где прочел лично им написанный рапорт на имя УСПЕНСКОГО, в котором он сообщает, что в беседе с обслуживающим составом, ему стало известно, что ПРЕССМАН «распространяет провокационные слухи о требованиях семьи УСПЕНСКОГО» и заканчивает свой рапорт тем, что ПРЕССМАН жулик и ставленник врагов народа.

На утро ПРЕССМАН был арестован и, как заявляет оперативный] работник тов. ГОРОДИНСКИЙ , с ним покончили, якобы, без коллегии.

МАНИКОВ о своих «делах», а он их делал УСПЕНСКОМУ не одно и посажен им в аппарат Особо Уполномоченного, должен рассказать многое, как и на кого был какой заказ.

Никита Сергеевич! — Я не хочу ставить под сомнение работу членов военной коллегии, не имею на это оснований, но ФРОЛОВ106[,] начальник] АХУ[,] всегда в кругу начальников отделов заявлял, что содержание ее стоит наркомату сотни тысяч рублей[42]. Я считаю, что этим надо заняться, всегда к ней был прикреплен ЯХОНТОВ и НАЗАРЕНКО.

Сейчас только стало ясным о Пом[ошнике] Военного прокурора КОВО КОПЫЛОВЕ^] который только допускался к делам (в основном только он), оказывается, что его с Оренбурга сюда в КОВО перевел, вернее добился перевода УСПЕНСКИЙ. Этот человек потерял достоинство прокурора. Сейчас он в Москве в Главной Военной прокуратуре.

О прокуроре МОРОЗОВЕ (пограничном). Его ведь УСПЕНСКИЙ все время держал под угрозой того, что на него есть показания ГОМЕРОВА.

МОРОЗОВ санкцию на арест ряда сотрудников, арестованных без санкций [на] 10-12 дней[,] дал лишь 17 или 19.11., когда Комдив КОВАЛЕВ и приехавший товарищ начали добираться до аппарата Особоуполномоченного.

Ходят большие разговоры о тов. ВОЛЕГОИХМАНЕ , человеке, которому слово «размотать», было знакомо.

Тов. ВОЛЛ Пом[ощник] Нач[альника] Отделения, с момента приезда УСПЕНСКОГО был взят в особую группу для особых поручений (только). Сам ВОЛЛ толковый человек, умеет работать, но у него в Днепропетровске брат[,] кажется [,] врач арестован, как заговорщик, это использовал УСПЕНСКИМ и держал его в полном повиновении и сейчас убрал в г. Свободный, в [дальневосточные] лагеря. После его отъезда начал на всех совещаниях его обвинять, что он наделал [из арестованных] инвалидов, поручал ТВЕРДОХЛЕБЕНКО его разыскать.

Никита Сергеевич! В моем присутствии ВОЛЛ получал указания размотать [допрашиваемого] и через 2 часа чтобы были [от него] показания. Как к ВОЛЕ попал арестованный, значит показания будут. О нем слава по всей тюрьме, этот человек под всякими предлогами рвался [уехать] с Украины.

Я изложил не все, так как всего сразу не напишешь и прошу все же меня принять и одновременно прошу Вас потребовать из ОК справку, почему они от меня не требуют анкету для утверждения в ЦК[,] я сам набивался месяц тому назад у КРУТОВА и ЗУЕВСКОГО, они не взяли и сейчас не говорят правду[,] почему.

Член ВКП(б) ГРАБАРЬ[43].

[Не ранее ноября 1938 г.]

Родился в 1908 году в местечке Юзовка, ныне Стапино, отец мой рабочий, по профессии сапожник, проживает в Стапино с 1903 года. Имея семью 7 человек, очень тяжело было пропитать всех одному, когда мне исполнилось 12 лет, я ушел работать к заготовщику и в скорости ушел работать в типографию Донецкого Горного Института, где работал с 1923 года по 1929 год. В 1929 году был уволен по сокращению штата

Будучи безработным[,] биржей труда в количестве 400 рабочих был направлен на работу на Остров Сахалин, проработал 6 месяцев на концессии в качестве рабочего, после окончания договора я обратно возвратился на родину в гор. Стапино, тут же устроился работать в типографии «Диктатуры Труда», в 1930 году был призван в РККА, служил в пос. Рашапь в 100[-м] отдельном дивизионе Войск ОГПУ до 1933 года. За время пребывания в армии имел 6 благодарностей, сфотографирован был под боевым знаменем части за образцовую службу, после демобилизации ссрнулся опять на родину. Городским партийным комитетом был направлен на работу в органы ГПУ, где и работал до 1938 года 28-го марта. За время работы в органах имел ряд благодарностей, в 1937 году 20 декабря по постановлению правительства был награжден орденом «Красной Звезды». Имею двух братьев, оба комсомольцы: один из них служил в РККА сверхсрочным командиром в г. Харьков[е], второй брат работает в Сталино. Имею двух сестер: одна замужем за членом партии, так же проживает в г. Сталино, работает в Реммашстрое, вторая работает и учится в Комсомольской школе, отец мой и сейчас работает сапожником, избирается 5-ть лет депутатом Городского Совета.

При вступлении в партию и при поступлении в органы НКВД я никогда, заполняя анкеты, не скрывал, о том, что я работал на Острове Северный Сахалин[1].

28 марта 1938 года был арестован и меня направили в гор. Киев. Мой арест был для меня какой-то не известностью и я считал, что тут произошла какая-то ошибка, ибо я работал комендантом Донецкого Областного Управления, выполняя по существу черновую работу[2], работал честно, добросовестно, так как должен работать коммунист. 5 апреля 1938 года я впервые был вызван на допрос в 4 часа утра к Начальнику Следственной группы т. РЫЖОВУ[3]. Придя в каб[инет] РЫЖОВ мне сразу поставил вопрос: «Показания будут?». Я не знаю причины своего ареста, за что я арестован - спросил: «Какие показания и о чем показания?». Тут же последовали десятки ударов, пощечины, после чего сказал: «Нужно давать показания о японском шпионаже, и о вербовках в Донбассе». Я ответил: «Я не шпион и показаний никаких не могу дать». Беседа продолжалась с избиениями около часа, после чего [я] был направлен обратно в камеру. 8 апреля 1938 года был вторично вызван на допрос днем, опять к РЫЖОВУ, тут же поступил тот же вопрос о показаниях. Когда я ему ответил, что я не шпион, что следствие не располагает никакими данными о принадлежности меня к шпионской разведке, а только взято из моего личного дела, где я собственноручно рукой сам написал, что я работал на Сахалине и это явилось причиной моего ареста, он меня стал ложить на диван. Когда я стал сопротивляться, им было вызвано 4 человека, фамилии которых я не знаю, все вместе положили меня и на протяжении 4-х часов ножкой от стула избивали меня, начиная с шеи и кончая ног[ами], после чего РЫЖОВ заставил меня раздеться, и когда он увидел, что меня передали к оперуполномоченному ГОРОБЦУ , который был в подчинении РЫЖОВА[4]. Начиная с 8-го апреля и до 8-го мая, [я] допрашивался ГОРОБЦОМ, не говоря уже об жутких избиениях палкой, железной трубой, резиной. ГОРОБЕЦ применил ко мне пытки такого характера: снимал с меня обувь и палкой избивал пятки, ставил меня на острую планку, где я простаивал по 6 часов, и ряд других пыток. На одном из допросов около 3-х часов ночи ГОРОБЕЦ меня посадил на кончик стула, вызвал к себе в кабинет РЫЖОВА, ВОДКИНА[5] и ДАЛЬСКОГО[6], все трое расселись на диван и ГОРОБЕЦ дал мне 81 раз под затылок. При каждом ударе, так как я сидел на краю стула, я падал. Для них это было забавно и при каждом ударе они хохотали и смеялись, когда я не вытерпел и упал, стал кричать, то ВОДКИН всунул мне носок от своего ботинка в рот, а ДАЛЬСКИИ схватил палку и избивал меня по пальцам. По мимо этого, ГОРОБЕЦ на допросах называл меня жидовской мордой, и тут же делал оговорку, что «ты должен понимать[,] дашь ли ты показания или не дашь ты показания, все равно ты по списку Наркома будешь расстрелян, ибо, если бы было иначе, я никогда тебя не назвал бы жидом, я коммунист, и если тебя думали освобождать[,] ты бы на меня пожаловался, и я за это был бы привлечен к ответственности, но так как я знаю, что [тебя] все равно уничтожат, я с тобой так разговариваю». На одном из допросов он вынул из стола маленькую тору-свитку[,] подошел ко мне, и заставил меня, что бы я ему прочел, что там было написано, но так как там было написано по древнееврейски, я ему не мог прочесть, за это этой же свиткой я получил несколько раз по голове, он мне рассек голову[7]. ГОРОБЕЦ на протяжении всего времени при допросах рассказывал мне антисемитские анекдоты, говорил мне, что Вас вообще 90 % УСПЕНСКИЙ расстреляет. Вас - это он сказал евреев. ГОРОБЕЦ 29 апреля 1938 года дал мне цифру 10 человек, чтобы я дал по Донбассу людей, работающих в У ГБ. Так, - говорит, - требует Нарком УСПЕНСКИМ, но я ни только 10 человек, а сам никогда не был шпионом и поэтому никаких показаний не могу дать и не дал. Вечером, в 12 часов ночи в кабинет ГОРОБЦА зашел ДАЛЬСКИЙ, который сказал: «Сейчас будем делать вдувание имени ДАЛЬСКОГО». Вдувание делалось так: ГОРОБЕЦ одной рукой прикладывал плотно руку к одному [моему] уху, а ДАЛЬСКИЙ с отмашкой бил по второму уху, и медленно отымая руку, так что в эти минуты казалось, что он что[-то] вытягивает, то ли перепонку с уха, то ли что-нибудь другое.

После 8-го мая я несколько дней не допрашивался, так как был в очень тяжелом состоянии, лежал опухший. ГОРОБЕЦ на протяжении всех допросов не разрешал садиться, когда меня не избивали, то [я] стоял все время и держал руки к верху. 9-го мая 1938 года меня перевели в другую камеру. В этой камере находился арестованный ГЕРЗОН[8], который когда-то работал Начальником СПО в Сталино. Последний стал меня уговаривать, что нужно дать показания: «Вы все равно не выдержите всех этих пыток и избиений, которые применяют к Вам, все равно нас всех расстреляют и поэтому выдумайте какую-нибудь легенду, дайте людей, честных коммунистов, которые пользуются авторитетом партийной организации, возможно^] этим самым ЦК скорее узнает и вышлет комиссию на Украину». Тут же он мне сказал, что он лично сам дал показания на 60 человек, когда я у него спросил: «Эти люди, на которых Вы дали показания, они что[,] являются врагами?», то ГЕРЗОН ответил: «Это честные коммунисты, но я не мог вытерпеть дальнейшие побои и решил писать все, что хотелось следствию». Я стал говорить ГЕРЗОНУ, что «если это так, как Вы говорите, что это честные люди, то вы подлец, негодяй и Вы действительно настоящий враг». В эту же ночь 11 мая ГЕРЗОН, сидя со мной вместе в камере, кончал жизнь самоубийством[,] перерезав себе вену, но был пойман вахтером. Когда я спросил у ГЕРЗОНА: «Почему это он сделал?», ГЕРЗОН ответил, что «Я оставил 1 000 сирот и сотни вдов, меня это мучит и не хочу вовсе жить». 29-го июля 1938 года меня отправили в Донбасс, там где я работал 5-ть лет. По приезду в Донбасс комендатурой мне было сообщено, что я числюсь за тов. ВОРОНЦОМ[9], который является Заместителем] Нач. 3-го отдела. 11 августа я впервые был вызван на допрос к Начальнику отделения ГОРДУСУ[10]. В первой беседе с ним он мне сказал, что им вскрыта японская резидентура в Донбассе, в частности[,] на заводе им. Сталина. Японский резидент дает показания на меня, я ответил, что я никогда не был шпионом, никто меня никогда не вербовал, и я никого не вербовал, п никаких показаний на меня не может никто дать. Тут же он меня предупредил, что будем бить смертным боем, показания ты дашь, и тебе ничего не поможет. Тут же вошел и ВОРОНЕЦ, который также повторил слова ГОРДУСА, беседа продолжалась около 2-х часов, и я был направлен обратно в камеру. 14 августа был вторично вызван на допрос к ГОРДУСУ. Там же присутствовал ВОРОНЕЦ, который, сказал: «Дай ему сегодня очную ставку, но до очной ставки нужно ему всыпать». Меня положили на диван, ВОРОНЕЦ и ГОРДУС [стояли] с резиной в руках, а резина эта от маховика трактора или [грузовика-]пятитонки, избивали около двух часов, при избиении присутствовал вызванный с комендатуры ДЕРНОВОЙ и работники 3-го отдела: КАПКИН и НАЗАРОВ. Когда я спросил у ВОРОНЦА, за что меня избивают, он ответил: «Для того, что бы ты подтвердил на очной ставке все, что будет говорить МАРКОВ»[11] (МАРКОВ — это бывший Нач. АХО, который был арестован 21 марта 1938 года), я ответил ВОРОНЦУ: «Если он будет говорить правду, я буду подтверждать». ВОРОНЕЦ сказал: «Он будет говорить, что ты шпион». Я ответил, что я подтверждать не буду, меня продолжали избивать дальше. Сейчас МАРКОВ так-же освобожден из-под стражи[,] и в беседе с ним он мне сказал, что за час до очной ставки его вызвали к ВОРОНЦУ, там же присутствовал ГОРДУС. МАРКОВ сказал: «Вы мне даете сегодня очную ставку с АКСЕЛЬРОДОМ, но я Вам заявляю, что меня заставили оговорить этого человека, я никогда его не вербовал и я вообще мало проживаю в Донбассе, я даже не знал, что он работал на Сахалине». ВОРОНЕЦ сказал: «Попробуй только не подтвердить, будем бить смертным боем и сделаем твое тело черным». Тогда МАРКОВ ответил: «Будите бить, буду дальше говорить не правду». Очная ставка все же была проведена. ВОРОНЕЦ за час до очной ставки, беседуя с МАРКОВЫМ, который ему сказал, что это ложь, и избивал меня (я так же сказал, что это ложь). ВОРОНЦУ все же [это обстоятельство] не помешало сделать очную ставку. После того, как увели МАРКОВА с очной ставки, меня разложили на пол [у], ВОРОНЕЦ, НАЗАРОВ и ГОРДУС втроем избивали всю ночь до утра, а КАПКИН полотенцем затыкал рот, со мной было несколько сердечных припадков, а после каждого припадка меня обливали водой. 16 августа меня снова вызвал на допрос ГОРДУС, меня повели в кабинет к ЛИФАРЮ[12]. Придя в кабинет[,] он предложил сесть, я отказался, так как сидеть не мог, был весь избит. ЛИФАРЬ спросил: «Что[,] не можете сидеть?» Я ответил: «Да». «Что[,] Вам дали, но это[го] мало, будем бить смертным боем». Его разговор продолжался самой похабной бранью, он вовсе не был похож на Заместителя] Нач. Облуправления, а скорее всего на какого-то пьянчугу, который валяется по базару. После окончания разговора ВОРОНЕЦ задал мне такой вопрос: «Как здесь [тебе:] хуже бьют, чем в Киеве[,] или лучше?» Я ответил: «Там хорошо и тут хорошо». Тогда он [с] самодовольной улыбкой [сказал]: «Значит, обижаться не можешь, ну лишь бы не хуже[,] чем в Киеве». Он считал, это достижением и[,] главное, что этот вопрос был задан в присутствии ЛИФАРЯ. ЛИФАРЬ сказал: «АКСЕЛЬРОД, если мы Вас наметили расстрелять, то расстреляем не зависимо от Ваших показаний». Я ему ответил: «Если буду уничтожен, это невинная жертва, это никому не нужно, ни партии, ни Советской власти». Когда я это сказал, ЛИФАРЬ со злостью стал кричать: «У Вас нет ни партии, ни родины, ни семьи - показания Вы дадите, и расскажете, как Вы, ШЕЙНКМАН[13], СОЛОМОНОВИЧ[14], МАЛЕШКЕВИЧ собирались в этом кабинете, знакомились с секретными директивами и сообщали [их содержание иностранной] разведке». Я ответил, что никогда здесь не собирался, ВОРОНЕЦ бросает реплику: «И тут врешь, собирались - это я знаю точно». Уходя от ЛИФАРЯ, ВОРОНЕЦ заверил его, что показания АКСЕЛЬРОД даст и расскажет в отношении ШЕЙНКМАНА, САЛАМАНОВИЧА и МАЛЕШКЕВИЧА. ВОРОНЕЦ на одном из допросов, когда ГОРДУС вышел из кабинета, стал со мной беседовать: «Почему ты себя не жалеешь, ведь тебя избивают как собаку, а [посторонних] людей жалеешь, дай показания на МАЛАШКЕВИЧА, САЛАМАНОВИЧА и ШЕЙНКМАНА, мы тебя перестанем бить, я уже имел беседу с ЧИСТОВЫМ и договорился, что тебя пропустим по второй категории и будешь работать в лагерях по линии 3-го отдела[15], а если тебе тяжело писать показания, я тебя посажу с таким арестованным, который тебе поможет написать». ВОРОНЦУ [я] так же ответил: «Можете избивать, но из этого ни чего не получится[,] ни себя, ни людей я оговаривать не буду, так как никогда на принадлежал ни к какой разведке, а наоборот[,] лично сам физически уничтожал всех врагов, которых следствие разоблачало, за что и был награжден орденом». На одном из допросов у ГОРДУСА, ГОРДУС сказал: «Знаешь что, если тебе тяжело писать о шпионаже, напиши, что ты Троцкист». Я спросил: «А что ж писать?». Он сказал: «Пиши, что ты не был согласен с Генеральной линией партии, что в партии зажим, что в партии диктаторство и т. д. и т. п.». Я ответил, и, несмотря на то, что я был арестован и жутко избивался, я все сказал, что он по существу проводит контрреволюционную деятельность, заставляя меня давать такие показания. На протяжении 4-х месяцев находясь здесь, в Сталиной] ЛИФАРЬ, как Заместитель] Нач. Обл[астного] Управления НКВД, дал распоряжения работнику комендатуры ГОЛЬДГУБЕРУ, что[,] когда будет приходить семья АКСЕЛЬРОДА[,] узнавать[,] здесь ли находится АКСЕЛЬРОД, что бы отвечали, что его здесь нет. Десятки раз жена и мать в дни передачи простаивали с часу ночи в очереди, где принимают передачу, до 3-4 часов дня[, а] ГОЛЬДГУБЕР отвечал, что его тут нет. 4 месяца семья не знала где я нахожусь, жив ли я.

Прошу мое заявление не оставить без последствия.

АДРЕС: Сталино, Донбасс, 10 линия, № 4.

АКСЕЛЬРОД ЛЕОНИД САЛАМОНОВИЧ [подпись][16].

В связи со снятием меня с работы Наркомвнуделом МАССР, я намечался Вами на работу в Особых органах Украины. Сейчас же, по всем данным, стоит вопрос о переводе меня из Украины.

Я давно имею такое желание, так как родился, вырос и работаю безвыездно на Украине, но сейчас, в силу сложившихся обстоятельств (допущенная мною большая оперативная ошибка в работе на Молдавии), стать на путь переезда с Украины с чистой партийной совестью мне почти невозможно.

Сейчас от переезда с Украины меня удерживает то, что перед украинским чекистским коллективом и его руководителем - Вами, товарищ УСПЕНСКИЙ, перед товарищем Хрущевым, как руководителем большевиков Украины - у меня имеется невыполненный партийный долг, неисправленная оперативная ошибка, которую я хочу исправить. Что меня побуждает так ставить вопрос? Большую часть своей сознательной жизни (16 лет из 35) я провел на оперативной работе, сначала секретной, а затем последние 12 лет гласной в органах ЧК-ГПУ-НКВД на Украине.

Все время я отдавался чекистской работе, не имел ни служебных, ни партийных замечаний, а наоборот, часто поощрялся и рос в оперативном деле.

С 1928 по 1935 г. включительно я ежегодно очень продолжительное время работал на селе по хозяйственно-политическим кампаниям, до конца выполнял все данные мне поручения.

За последние полтора года я три раза выдвигался: начальником 5-го отдела УНКВД по Черниговской области, затем в марте с. г. зам. нач. УНКВД там же и в конце мая [-] Наркомвнудел Молдавии.

На всех этих участках я полностью отдавался работе. В Чернигове в конце апреля 1937 года я личной работой над арестованными первым на Украине начал вскрывать следствием существование военно-фашистского заговора в РККА. 

Я всегда горячо брался за порученное дело, всегда стремился быть честным перед партией, передовым в чекистской работе, всегда считался с общественным мнением. Таким остался я и на сегодня. Поэтому так, может быть даже не в меру содеянного, я переживаю допущенную ошибку.

Допущенная мною на Молдавии большая оперативная ошибка (по моей прямой вине в следствии по право-троцкистскому делу были оклеветаны 4 руководящих работника МАССР) хотя и не определяет лица всей моей оперативной работы на Украине, но если сейчас выехать с Украины, то она ее завершит. Это безусловно будет так, да иначе и быть не может.

Такой конец моей оперативной работы на Украине для меня был бы весьма тяжелым. Крепко пережив и сейчас переживаю допущенную ошибку, я очень хочу ее исправить прежде, чем уехать с Украины.

Именно в этом я чувствую большой долг перед чекистским коллективом Украины, Вами, товарищ УСПЕНСКИЙ, меня дважды выдвигавшим по работе, перед товарищем ХРУЩЕВЫМ.

Большое чувство партийного долга за порученное дело во мне воспитано Ленинским комсомолом, в ряды которого я вступил в январе 1920 года, воспитано большевистской партией, членом которой я стал 12 лет тому назад.

Обращаюсь к Вам, дорогой Александр Иванович, с единственной просьбой — дать мне возможность исправить допущенную ошибку, работая на Украине. После этого я с чистой партийной совестью перееду работать в любое место Советского Союза.

С этой просьбой я обращаюсь еще и потому, что в нынешней международной обстановке Украина является одним из важнейших форпостов Советского Союза и работать сейчас на Украине я считаю для себя делом чести.

Широкий [ИТ.].

7 сентября 1938 г.

г. Киев

Дорогой Александр Иванович [Успенский][1]

Хочу со всей большевистской прямотой и откровенностью обратиться к Вам, как своему руководителю и старшему товарищу и рассказать недосказанное о том, как я дошел до совершенных мною нарушений в работе и о всех моих переживаниях после беседы с Вами об этом.

Вся моя сознательная жизнь связана с партией. 23 января 1920 года, вступив в Комсомол, я раз и навсегда неразрывно связал себя и организационно, и идейно-политически с Комсомолом, а затем и с партией.

Если точнее говорить, то на позиции сознательной и активной борьбы за Советскую власть я стал еще в 1919 году - 16 лет от роду, уйдя ранней весной с Краснопартизанским отрядом в части Григорьева, бороться с немецкими оккупантами. Из Григорьевских частей я ушел задолго до его измены Советской власти.

С 1920 года, до ухода на гласную работу в органы ЧК в 1927 году, я исключительно активно боролся, в первые годы за укрепление Советской власти, а затем за проведение генеральной линии партии в социалистической перестройке села.

В чекистские ряды я был выдвинут после пятилетней секретной работы, как оправдавший себя и любящий чекистское дело.

Все годы работы в ЧК-ГПУ-НКВД я отдавался своему делу. В самые напряженные периоды (1928-1933 гг.) я очень много работал по специальным заданиям на селе, причем в самой сложной обстановке у меня не было ни малейших колебаний. Я всегда твердо стоял за генеральную линию партии.

Вера в силы партии, в правильность ее генеральной линии давали мне возможность расти политически и оперативно, даже тогда, когда во главе наших органов стояли враги и предатели: Ягода[2] и Балицкий[3] - на Украине.

Никогда не теряв партийного лица в чекистской работе, я очень болезненно воспринимал все допущенные мною ошибки, переживаю их

Об этом я хочу Вам сказать до конца, все то, чего с полной прямотой я еще не сказал. За период Вашей работы на Украине я на коротком отрезке времени (с марта по май) был дважды Вами выдвинут. Первый раз Зам. Начальника УНКВД по Черниговской области и вторично в мае для работы на Молдавии.

Должен откровенно признаться, что если первое выдвижение мне было под силу, то второго — по моему я еще не заслужил.

Такое выдвижение вызвало во мне в известной мере, чувство зазнайства, большую, чем следует уверенность в себе, а это снизило всегда жизненно необходимую большевику скромность. Это и привело меня к допущенным ошибкам (о которых я уже писал и в этом я со всей прямотой сейчас сознаюсь).

Не собираясь повторять без особой нужды все, что уже мною сказано и написано по существу дела, я хочу добавить одно основное, что только сегодня, сутки спустя после разговора с Вами, я до глубины прочувствовал и осознал все свои ошибочки в работе и почувствовал большую потребность Вам об этом заявить.

До этого я считал, что меня учат не по заслугам. Будь бы я отправлен позавчера или даже вчера на работу, я бы не извлек всех необходимых для себя выводов, тех выводов, к которым пришел сегодня и которые мне весьма пригодятся на дальнейшее.

Осуждаю я себя и за поведение, непристойное большевика, уже здесь, в Наркомате при разборе моих ошибок.

Как правильно Вы оценили - я был[о] замкнулся в себе и этим намного потерял связь с тем партийно-чекистским коллективом, в рядах которого я работал.

Осудив сегодня и эти свои поступки и освободившись от них, я начал смотреть иными глазами на вещи и снова чувствую себя крепко связанным с чекистским коллективом.

Я готов, с большевистской стойкостью принять и перенести любое заслуженное мною наказание.   

Хочу искренне извиниться перед Вами, а через Вас и перед товарищем Никитой Сергеевичем Хрущевым и перед любимым сталинским наркомом товарищем Николаем Ивановичем Ежовым, которым я своими ошибками и неправильными действиями доставил много неприятного.

Вам, как представителю нашей большевистской партии в рядах чекистов Украины и как своему Наркому я заявляю, что впредь еще более активно буду бороться за дело партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА, буду всегда готов в любую минуту, когда это потребуется, отдать и свою жизнь этой борьбе.

Широкий И.Т.[4]

13 февраля 1931 г.
Секретно.

Н.К.И.Д.
ОТДЕЛ ПЕЧАТИ тов. АРЕНСУ

Уважаемый товарищ,

1. Перевод стенограммы процесса будет закончен своевременно. Что же касается подписания договора с ВАЛУА, к сожалению у нас представителя «Международной Книги» нет. Считаем целесообразным доверить заключение договора Алексею Алексеевичу Игнатьеву (<...>). С ним еще не договорились, но можно быть уверенным, что он согласится. Пусть Госиздат пришлет доверенность на его имя.
2. Прилагаю несколько экз. текста протеста для сбора подписей против интервенции. Дюшен организовала сбор подписей. «Пари Миди» уже напечатала информацию об этом.
3. Луиза Вейс согласна опубликовать часть обвинительной речи т. Крыленко. Ей уже сообщено о нашем решении. В одном из ближайших номеров материалы процесса будут опубликованы.
4. Расходы на перевод стенограммы и на покупку стенографического отчета в издании Валуа исчерпают все средства особого фонда, поэтому издержки по публикации материалов о процессе в «Эроп Нувелль» должны быть покрыты специальным ассигнованием, которое просим незамедлительно произвести.
5. Т. Позина заканчивает большую статью о Пятилетке для журнала «Знание и Жизнь». Эта же статья в переработанном виде пойдет в «Эроп Нувелль». Тов. Позина поэтому освобождена от составления очередного реферата, — статья нужна срочно.
6. «Кайе Бле» послан Вам в одном экз. с последней почтой. Посылаем еще 10 экз. Имя составителя — на обложке. Собираем о нем сведения.
7. Посылаю небольшое письмецо Алланди с конкретизацией вопросов, которые его интересуют.
8. Статью Арагона отказались напечатать все журналы, с которыми мы связаны. Наконец, журнал «Нувелль Аж» согласился пустить статью, однако Арагон категорически отказался иметь дело с этим журналом.
9. Пришлите документацию, тезисы для статей о так наз. «принудительном» труде в СССР.
10. Книжку Зигфрида посылаем обычной почтой.

С тов. приветом В. Барков

ПРИЛОЖЕНИЕ: 1) 10 экз. «протеста», 2) письмо Алланди.

АВП РФ. Ф. 056. On. 16. П. 34. Д. 14. Л. 21-21 об. Машинописный подлинник, подпись Баркова — автограф. На Л. 21 вверху справа напечатано «Париж, 13.11.1931 г.», ниже исходящий номер «№ 75/с» (от руки). Гриф секретности машинописью. Вверху листа слева написаны от руки карандашом входящий номер и дата получения документа «18/II-31 г.», ниже «К делу. 25/II» (подпись-росчерк, неразборчиво). На Л. 21 об. рядом с пунктом 10 (о книге Зигфрида) рукописная помета «не получено <Аре>нс». Внизу листа слева делопроизводственная помета машинописью (столбцом ) «2 экз.: 1 — т. Аренсу 1 — в дело».

6 февраля 1931 г.
Секретно

Отдел Печати НКИД
6.II.1931 г.
№ 27059

Тов. Баркову
Париж

1)   Считая заключение договора между ОГИЗом и Валюа полезным, мы получили на это согласие ОГИЗа, который нам пишет следующее: «Ввиду того, что издательством “Советского Законодательства” в настоящий момент заканчивается подготовка к печати названного судебного отчета, ОГИЗ будет иметь возможность за несколько дней до выхода в свет советского издания отчета передать Вам один экземпляр этого текста для пересылки в Парижское Полпредство, где, очевидно, и будет сделан перевод текста на французский язык. Точно также ОГИЗом будут выполнены все соответствующие формальности по заключению договора с упомянутым французским издательством».

Считаем необходимым вставить, в связи с этим, во 2-ом абзаце 1-го параграфа договора вместо слов «<des autorites judiciaries de Pe U.R.S.S.>» издательство «Советское Законодательство». Поручить тов. Мерле подписать договор от имени ОГИЗа не считаем подходящим, ввиду того, что он работает в Полпредстве. Было бы более целесообразным, если бы договор с Валюа подписал кто[-]нибудь из Торгпредства, в частности, представитель «Международной Книги» в Париже. Этим придается чисто коммерческий характер всей этой сделке.

2)   В Вашем письме Вы упоминаете о «Кайе Бле», посвященной процессу. Мы ничего об этом не знаем. Пришлите нам несколько экземпляров «Кайе Бле», а также все, что вышло или выйдет по поводу процесса как в газетах, так и в журналах. Кто составлял «Кайе Бле»[?]

3)   Не откажите выслать книжку Андрэ Зигфрида о политических партиях во Франции.

(Аренс)

АВП РФ. Ф. 056. Оп. 16. П. 34. Д. 14. Л. 20. Машинописная копия того времени. Исходящий номер вписан от руки. Гриф секретности машинописью. Внизу слева делопроизводственная помета машинописью (столбцом) «1 - т. Баркову 1 - т. Литвинову 1 - т. Крестинскому. 1 - архив. 4 экз.».

3 февраля 1931 г.
СЕКРЕТНО

Н.К.И.Д. ОТДЕЛ ПЕЧАТИ
ТОВ. АРЕНСУ

Уважаемый товарищ,

1.   Перевод двигается. Будет окончен в конце февраля.

2.    Вышел очередной номер «Кайе Бле» о процессе. Посылаем.

3.   Обратился к нам Дволайцкий с просьбой посылать ему регулярно 2 экз. наших бюллетеней. Просим санкции со стороны НКИД. Известите о решение.

4.   Как решен вопрос о специальном номере «Эроп Нувелль», посвященном пятилетке. Луиза Вейс вернулась из поездки по Европе. Увижусь с ней 7-го февраля. Остается ли в силе Ваше предложение о специальном номере, посвященном процессу?

5.    Передайте в первый западный, что в прессу ничего не проникло о т. н. «балтийских завтраках». Вообще нам ничего не известно о них.

6.   Постараемся пустить в прессу материалы о зверствах Польского Правительства в Западной Галиции. Пресса упорно молчит о них.

7.    Книжку Рене Мартеля посылаем.

8.   У нас скопились комплекты журналов за прошлый год. Не найдете ли целесообразным переслать их в Москву в какую-нибудь библиотеку, напр., имени Ленина.

С тов. прив[етом] В. Барков

АВП РФ. Ф. 056. Oп. 16. П. 34. Д. 14. Л. 18. Машинописный подлинник на бланке Полпредства СССР во Франции, подпись Баркова — автограф. Вверху справа в графе бланка дата «3 февраля 1931 г.» (число и месяц машинописью) и номер «46/с» (от руки). Гриф секретности машинописью. Вверху слева написаны от руки входящий номер и дата получения документа «8/II-31 г.», ниже рукописная помета: «Взято на заметку». Внизу слева делопроизводственная помета машинописью (столбцом) «2 экз.: — т. Аренсу. 1 — в дело».

23 января 1931 г.
Секретно

Н.К.И.Д.
ТОВ. АРЕНСУ

Уважаемый товарищ,

Относительно предисловия еще раз обстоятельно рас[с]прашивали Доминика. Доминик уверяет, что наши опасения излишни. Предполагается дать два предисловия: одно — более обстоятельное — в сущности, явится переложением [статьи в] «Кайе Бле», посвященной процессу и выходящей на днях; другое — небольшое — принадлежащее Валуа. [Статью в] «Кайе Бле» Доминик находит «превосходно» составленной, в основу положен обвинительный акт. Переделывать для предисловия [статью из] «Кайе Бле» будет Доминик. В случае нужды, Доминик обещает соответственно выправить предисловие Валуа. Предисловие по типу будет близко к статье Пьера Леграна в [«]Волонте[»]. Учитывая все это[,] решили издавать у Валуа.

Довольно неожиданно для нас, после своего отъезда, Валуа через своего помощника передал проэкт договора, в котором контрагентом с нашей стороны выступает ОГИЗ. Мы находим привлечение ОГИЗ целесообразным. В качестве представителя ОГИЗ может быть Мерле. Проэкт контракта посылаем. Снеситесь с ОГИЗ и телеграфируйте.

Не отказываясь пока от предложения Валуа о привлечении ОГИЗ, мы выдвинули варьянт издания без формального договора на тех же условиях. Ждем ответа.

С тов. прив[етом]
В. Барков

АВП РФ. Ф. 056. On. 16. П. 34. Д. 14. Л. 12. Машинописный подлинник на бланке Полпредства СССР во Франции, подпись Баркова — автограф. В графе бланка вверху справа дата «23 января 1931 г.» (число и месяц машинописью), исходящий номер «№ 39/с» (от руки). Гриф секретности от руки. Вверху слева написаны от руки входящий номер и дата получения документа «28/1-31 г.». Некоторые слова подчеркнуты карандашом лицом, читавшим письмо. Внизу слева делопроизводственная помета машинописью «2 экз.: 1 — в дело. 1 — т. Аренсу» (фамилия Аренса написана от руки).

16 января 1931 г.
Секретно

Отдел Печати НКИД
16.1.1931 г.
№ 27026

Тов. Баркову
Париж

В моем письме от 6-го января с. г. я просил Вас выяснить в разговорах с Домиником и Валуа характер предисловия, которым они собираются снабдить издание стенографических отчетов процесса Промпартии. Вполне понятно, что если эти предисловия будут обесценивать стенограмму и содержать резкие выпады против нас вообще и процесса в частности, тогда мы не можем поручить им издания. В этом случае необходимо будет сговориться с Ривиер: причем желательно было бы, чтобы предисловие, согласованное с нами, было написано Мартелем. Ждем Вашего ответа, чтобы окончательно решить вопрос об издателе.

Приступили ли Вы к переводу стенограмм на французский язык? Сколько это будет стоить? Разрешите напомнить Вам, что во всех разговорах по поводу издания стенограмм процесса необходимо избегать непосредственного контакта полпредства с издателем.

(Аренс)

АВП РФ. Ф. 056. On. 16. П. 34. Д. 14. Л. 7. Машинописная копия того времени. Исходящий номер документа написан от руки. Гриф секретности машинописью. Внизу слева делопроизводственная помета машинописью (столбцом) «4 экз. 1 -т. Баркову, 1 — т. Литвинову, 1 — т. Крестинскому, 1 — архив».

АВП РФ. Ф. 056. On. 16. П. 34. Д. 14. Л. 6. Машинописный подлинник на бланке Полпредства СССР во Франции, подпись Баркова — автограф. Вверху справа в графе бланка дата «14 января 1931 г.» (число и месяц машинописью), исходящий номер «№ 28/с» (от руки). Гриф секретности машинописью. Вверху карандашом написаны входящий номер и дата получения документа «19/1-31 г.», ниже помета «Исполнено» (подпись- росчерк, неразборчиво). Внизу слева делопроизводственная помета машинописью (столбцом) «2 экз. 1 — т. Аренсу, 1 — в дело».