18 января 1935 г.

№ П 1450

КО ВСЕМ ОРГАНИЗАЦИЯМ ПАРТИИ

Теперь, когда очаг злодеяния — зиновьевская антисоветская группа —  разгромлена до конца, а виновники злодеяния уже понесли должное наказание, — ЦК считает, что настало время подвести итог событиям, связанным с убийством тов. Кирова, дать им политическую оценку и извлечь уроки, вытекающие из анализа этих событий.

Настоящее письмо ЦК ВКП(б) имеет своей целью облегчить партийным кадрам выполнение этой именно итоговой задачи.

I.
Факты

Необходимо прежде всего отметить установленные следствием и судом следующие неоспоримые факты:

1)  Злодейское убийство совершено ленинградской группой зиновьевцев, именовавшей себя «Ленинградским центром»;

2)  идейным и политическим руководителем «Ленинградского центра» был «Московский центр» зиновьевцев, который не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова, но наверное знал о террористических настроениях «Ленинградского центра» и разжигал эти настроения;

3) отличаясь друг от друга настолько же, насколько могут отличаться вдохновители злодеяния от исполнителей злодеяния, оба эти «центра» составляли одно целое, ибо их объединяла одна общая истрепанная, разбитая жизнью троцкистско-зиновьевская платформа и одна общая беспринципная, чисто карьеристская цель — дорваться до руководящего положения в партии и правительстве и получить во что бы то ни стало высокие посты;

4)  потеряв доверие рабочего класса благодаря своей реакционной платформе и лишив себя возможности рассчитывать на какую бы то ни было поддержку партийных масс, зиновьевцы ради достижения своих преступных целей скатились в болото контрреволюционного авантюризма, в болото антисоветского индивидуального террора, наконец — в болото завязывания связей с латвийским консулом в Ленинграде, агентом немецко-фашистских интервенционистов;

5) чтобы скрыть от партии свои преступные дела и сохранить вместе с тем свои партийные билеты, дающие доступ во все учреждения и ко всем руководителям партии, зиновьевцы стали на путь двурушничества как главного метода своих отношений с партией, маскируя свои злодейские дела клятвами и заявлениями о верности партии и преданности Советской власти, то есть стали на тот же путь, на который обычно становятся белогвардейские вредители, разведчики и провокаторы, когда они хотят проникнуть в наш стан, втереться в доверие и напакостить там;

6) двурушничество зиновьевцев, прикрытое партбилетами, облегчило им возможность подготовки и совершения злодейского убийства тов. Кирова;

7) недостаточная бдительность Ленинградской организации, особенно же невнимательное отношение и прямая халатность к элементарным требованиям охраны со стороны органов Наркомвнудела в Ленинграде, получивших с разных сторон за месяц до убийства тов. Кирова сообщения о готовящемся покушении на тов. Кирова и не принявших никаких серьезных мер охраны, — затруднили партии и правительству возможность предупредить злодейское убийство.

Таковы неоспоримые факты, установленные следствием и судом.

II.
Политическая оценка

Как могло случиться, что партия не заметила существования разветвленной контрреволюционной группы зиновьевцев, а Ленинградская парторганизация и, особенно, органы Наркомвнудела в Ленинграде не только проглядели контрреволюционно-террористическую «работу» «Ленинградского центра», но не приняли необходимых мер охраны даже после того, когда

<Я набросал проект «Закрытого письма ЦК»>

Членам Пб

Рассылается набросанный мною проект «Закрытого письма» по поводу убийства т. Кирова. Хорошо было бы сегодня же обсудить это дело и принять решение.

И. Сталин

Пометы. «№ 1448»; «Вх. 577 с/ч от 26 VI-61 r.».

2 января 1935 г.
Строго секретно

П 19/53

Установить персональную пенсию семье тов. Кирова в размере 500 рублей.

СЕКРЕТАРЬ ЦК

Пометы: «Пост. СНК СССР № 11 от 3/1. 35 г.»; «Т.т. Жданову, Мирошникову».

28 декабря 1934 г.

ДПЗ

В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(б)

В ДПЗ от следователя узнал я, кем совершено было убийство С.М. КИРОВА. Ужас и оцепенение охватили меня. Ужасом и оцепенением скован я до этой минуты. И чем больше подробностей узнаю я из обвинительного акта о том, как и в каких обстоятельствах подготовлялось и совершилось это злодейское преступление, тем больший ужас охватывает меня.

Антипартийная группа, связанная с моим именем, как всем известно, в самые худшие свои времена и в мыслях не допускала террора. И, тем не менее, партия права, когда говорит, что политическая ответственность за совершившееся преступление лежит на бывшей «зиновьевской» группе, в частности на мне. Я проклинаю, ненавижу и презираю фашистских убийц, поднявших руку на великого пролетарского бойца, как проклинает, ненавидит и презирает их весь рабочий класс. И вместе с тем вижу, что моральнополитическая ответственность за совершившееся преступление лежит на нас, в частности на мне. Громадное большинство состоявших, согласно обвинительному акту, в «ленинградском центре» вышли из группы «левых» (или «безвожденцев»), порвавших с «зиновьевской» группой перед XV съездом — что наложило свой отпечаток на все дальнейшие взаимоотношения с ними. В течение годов я не видел этих людей, ничего не слышал о них и никогда не мог подозревать, что они вырождаются в группу фашистских убийц. И, тем не менее, морально-политическая ответственность за случившееся лежит на нас, в частности на мне.

В обвинительном акте я читаю, что убийцы были связаны с одним из консулов, давали ему сведения, брали у него деньги, говорили с ним о связи с Троцким, готовились бежать за границу и там служить интервентам. Некоторыми из них, вероятно, прямо руководила рука опытного агента русской или заграничной белогвардейщины. Возможно, что часть из них продавалась за деньги. Но факт, что негодяи, дошедшие до этого, когда-то были связаны с «ленинградской оппозицией» и со мной лично. Факт, что они и сейчас ссылаются на платформу зиновьевско-троцкистского блока. Из этого вытекает, что политическая ответственность за случившееся ложится на бывшую «зиновьевскую» антипартийную группу и, стало быть, прежде всего на меня.

Вчера я должен был в тюрьме подписать документ о том, что я читал постановление об исключении меня из партии «как контр-революционера». Это было самое тяжелое, что я помню в своей жизни. После этого я чувствую себя как бы уже умершим. Я знаю, что мое положение не таково, чтобы то или другое мое заявление, или письмо могли что-либо изменить в моей судьбе. Хитрить мне бесполезно и запираться — тоже.

Моя вина безмерна. Она заключается в том, что, не поняв полностью антипартийности моей обанкротившейся «платформы», я уже после того, как партия разбила ее — путался в ногах, заигрывал с другими антипартийными группками, не сумел круто оборвать все прошлое, не сумел сказать своим близким ясно, без оговорок, по-честному, что мы оказались банкротами, не сумел до конца и по-настоящему внутренне — признать правоту и величие СТАЛИНА, не сумел сделать из всего этого все выводы, не сумел куда-нибудь на несколько лет уехать на деловую работу, словом: не сумел сделать честно и до конца выводы из своего политического банкротства. ЦК давал мне возможность остаться в рядах большевиков. Сердце обливается кровью по поводу того, что я не сумел воспользоваться этой возможностью.

Мое положение сейчас ужасно в полном смысле слова. Все время я думаю: хотя бы теперь, в самую последнюю минуту, — сделай то, что ты должен сделать до конца!

Что именно должен я в этой трагической для меня обстановке сделать?

1. Рассказать все, что я знаю.

2. Принять на себя всю вытекающую из обстановки ответственность за случившееся.

3. Заранее признать, что все, что Партия скажет обо мне теперь и сделает теперь со мной — что все это будет правильно.

Умоляю Вас поверить мне в следующем:

1. Я не знал, абсолютно ничего не знал и не слышал и не мог слышать о существовании за последние годы какой-либо антипартийной организации или группы в Ленинграде. Никаких связей с Ленинградом уже целый ряд лет не имел, не искал и не мог искать.

2. На следствии я показываю и буду показывать все, что я знаю и помню, ничего не утаивая, не щадя ни себя ни других.

3. Ряд высказываний (в разные времена), которые в ходе следствия приписывают мне другие арестованные, являются либо ошибками памяти (особенно насчет дат), либо попытками отыграться на мне, как на главном политическом обвиняемом.

Я изложил в своих показаниях подробно то, что запомнил о длинном периоде антипартийной борьбы и антипартийных настроений. Наибольшие мои колебания последнего периода относились к 1932 году. К этому же (и прежнему) времени относятся попытки «контакта» и по существу сговора нескольких антипартийных групп.

Мы (в частности, я) были искренне против политики правых, и все-таки мы имели известный «контакт» с БУХАРИНЫМ, ТОМСКИМ, РЫКОВЫМ. Как это могло быть? Действовала логика положения: недовольные (хотя бы и по разным мотивам) ищут друг друга. Сначала, когда БУХАРИН, РЫКОВ и ТОМСКИЙ были еще членами П.Б., стимулом для нас было еще и желание быть в курсе дел, получать через них политическую информацию.

Относительно взаимных нащупываний «различных антипартийных группок» времен 1932 г. должен сказать следующее. Политически это, конечно, были попытки сговора против линии ЦК. Это выглядело «невинно» в начале. Но если бы ЦК не предупреждал все время Партию о том, что тенденция к объединению правых и «левых» заложена в самой сути вещей, если бы ЦК все время не бил по тем и другим — тот или иной сговор антипартийно настроенных групп в 1932 году так или иначе состоялся бы. Правильная политика ЦК разбивала и разбила и в 1932 году этот антипартийный сговор в зародыше.

Следствие указывает мне, что мои ссылки на то, что, де, мне раньше никто из представителей Партии не предлагал назвать имена и рассказать практические подробности антипартийной борьбы — что эти ссылки вызывают мысль, будто я хочу попытаться переложить с себя ответственность на кого-то другого. Я понимаю, что это действительно может навести на такую мысль. В пояснение этого места своих показании скажу следующее:

Переложить ответственность на кого-либо другого мне невозможно. Это я хорошо понимаю. Я указал на это обстоятельство только для того, чтобы следствие лучше поняло мою тогдашнюю психологию. Я считал тогда, что называть имена слишком «мелко»для меня, что от меня требуется только политическая солидаризация. И то обстоятельство, что от меня никто не требовал имен, расценивал так, что и другие смотрят так же.

Конечно, если бы я знал, что в Ленинграде продолжает существовать антипартийная организация, а, тем более, если бы я знал что-либо о существовании группы с террористическими настроениями — я обязан был бы немедленно сообщить все, что знаю. Но ничего подобного я не знал и знать не мог. Речь могла идти для Ленинграда лишь об очень старых вещах, которые я считал давно умершими, а людей и их роль в антипартийной борьбе до 1929 г. давно более или менее известными. Что же касается до московских шушуканий с БУХАРИНЫМ, ТОМСКИМ, РЫКОВЫМ, ШАЦКИНЫМ, СТЭНОМ, ЛОМИНАДЗЕ, САФАРОВЫМ, то тут я действительно виноват, что в 1932 г. (или хотя бы позже) не сказал о них открыто Партии. И тут именно действовала та психология, о которой я говорю выше. Я сознаю эту свою вину полностью.

В 1933—1934 г.г. я был искренно преисполнен желания честно работать под руководством ЦК и т. СТАЛИНА. Я был совершенно согласен с внутренней и внешней политикой Партии. Пытаясь следить за работой Коминтерна, я был вполне согласен с проводимой им тактикой единого фронта. Практическое проведение ее во Франции вызывало у меня сомнения: неосторожные заявления об «едином народном фронте», об «органическом единстве» и т.п.

Но моей самой большой бедой было то, что, потерпев политическое банкротство в 1925—1927 г.г. и потеряв политическое доверие у Партии, я все-таки упорно тянулся к вопросам большой политики, в частности, политики Коминтерна — вместо того, чтобы взяться за какую-либо практическую скромную работу на культурно-просветительном участке или в этом роде. Я пробовал обратиться к другой работе, я занялся литературной критикой — стал работать над Щедриным, Пушкиным и т.п. Но целиком уйти в нее не смог.

Мой урок должен послужить грозным предостережением для всех, кто находится в более или менее аналогичном положении. Честность с партией до конца, без недомолвок, без перешептываний или — уходи совсем, не путаясь в ногах! Не случайно то, что именно сейчас, когда страна окончательно вышла на дорогу великого роста, великого строительства — отщепенцы окончательно пришли к своему тупику, к бездне.

Если за прошлые годы честной работы могу просить ЦК еще о чем-либо, то прошу и умоляю: откройте мне хотя бы маленькую надежду на прощение со стороны Партии, дайте хотя бы маленькую возможность где бы то ни было работать. До последнего вздоха буду думать только об этом и надеяться на это.

Г. ЗИНОВЬЕВ

Вручено мною 30-го декабря 1934 года.

Верно:                         [подпись]

Пометы. «6 стр.»;     «А 5».
Корроборация: «KA-6».

26 декабря 1934 г.
Сов. секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ

Направляю Вам следующие протоколы допросов по делу НИКОЛАЕВА Леонида Васильевича:

ЗАМ. НАРОДНОГО КОМИССАРА
ВНУТР. ДЕЛ СССР АГРАНОВ

Помета: «взяли [взято] в другое дело»; «№ 13».

26 декабря 1934 г.

От бывшего члена ВКП(б)
Сосицкого Льва Ильича

Заявление

Подробные показания о моих тяжких контрреволюционных преступлениях перед партией и рабочим классом я дал следствию. Я думаю, что нет нужды задерживать Ваше внимание повторением их. Тем не менее, я хочу еще раз подчеркнуть, что неслыханное злодейское убийство т. Кирова, любимейшего вождя Ленинградских большевиков и рабочих гор. Ленина, явилось результатом той атмосферы клеветы на партию и злобной ненависти к ее вождям и особенно к т. Сталину, которые сеяли все мы, и главным образом наши «вожди Зиновьев и Каменев». Мы все и особенно наши «вожди», Зиновьев и Каменев, несли всю полноту политической и моральной ответственности за это гнусное убийство. Я лично виноват вдвойне. Я был исключен уже раз из партии в 1927 г. за участие в зиновьевской оппозиции. Партия поверила моему раскаянию, вернула меня в свои ряды, дала мне ответственную работу. Я оказался двурушником и врагом партии и преступно лягнул партию. Вместо того чтобы честно работать, я снова связался с Левиным Влад.[имиром], Мандельштамом Серг.[еем], Мясниковым Ник.[олаем] и принял участие в контрреволюционной подрывной работе против партии. Сознавая свое величайшее преступление перед Партией и Советской Страной, я прошу принять мое искреннее и полное раскаяние в моем преступлении и готов помочь до конца уничтожить это проклятое контрреволюционное болото, которое принесло столько бед партии и рабочему классу. Я молю дать мне возможность навсегда покончить с этим проклятым прошлым, которое привел[о] меня в пропасть, и дать возможность когда-нибудь стать в ряды рабочего класса и работать вместе со всей партией и рабочим классом, так же честно и преданно, как я работал до того времени, как вообще попал в <оппозицию> до 1926 г. Я прослужил в Красной Армии с 1919 года до 1926 года, участник ликвидации кронштадтского восстания, карельского восстания и на латышском фронте, за что отмечен соответствующими приказами. Быв. член ВКП(б).с 1919 года. Я еще раз прощу ЦК ВКП(б) дать мне возможность исправить мое гнусное <прошлое> преступление и иметь возможность когда-нибудь встать в ряды борцов за коммунизм.

Собственноручно написал Л.И. Сосицкий